Я хорошо запомнил лозунг, написанный на стене нашей старой железнодорожной больницы: «Ничто так не истощает человека, как продолжительное физическое бездействие» (кажется, Аристотель, но я не уверен - я много читал Аристотеля, в т.ч. слегка и по-древнегречески, это не его стиль, разве что очень изуродовали при переводе). Жаль, что эту медицинскую аксиому не вспомнили, когда вводили режим самоизоляции.
Разумеется, самоизоляция на первых этапах борьбы выглядела весьма привлекательно – она давала ощутимый положительный эффект. В определённой степени, удалось растянуть эпидемию по пространственно-временной шкале, не допустив одномоментной вспышки, которая обрушила бы российскую систему здравоохранения. Но психологические последствия самоизоляции ещё предстоит оценить. Пока можно сказать о том, что даже Роспотребнадзор, хотя и с неохотой, начал «работу над ошибками». И всё же, с прискорбием отметим, что на сегодняшний момент психологической реабилитации жертв карантина практически не уделяется никакого внимания – не секрет, что правящая элита всё ещё находится в плену советского атеизма, что наглядно продемонстрировали антицерковные меры правительства Москвы. Страх оказался сильнее «духовных скреп» постсоветской элиты. Он и до сих пор оказывает разрушительное действие на общественное сознание.
И всё же, в России на сегодняшний момент удалось, слава Богу, избежать кровопролития. В США, где жертвами коронавируса стали десятки тысяч человек (а сейчас уже и более 100 000), страх ослабил защитные механизмы, сдерживавшие межрасовую ненависть. Страх смерти, прошедший сквозь жернова постмодернистского рационализма, вырвался наружу, требуя кровавой сублимации. Страх смерти, искалеченный «вытеснением из сознания», не смягчённый религиозными ритуалами, противоречащий инстинкту самосохранения, получил свободу. Результаты – тысячи арестованных, десятки погибших, катастрофический социальный раскол. Трамп слишком поздно вспомнил о молитве.
Но ведь страх смерти – источник семиотической прибыли в постмодернистском обществе. На «вытеснении» и сублимации страха построены десятки, если не сотни коммерческих проектов. Страх «химически чистый», без примеси архаичных черт вроде родственной любви или религиозности – энергия, поглощаемая производителями искусственной социальной ткани (бессодержательного, но прибыльного общения в соцсетях). «Шок-контент», наряду с сексуальностью – это «производительная сила» Постмодерна, а «культура страха», «культура безобразного» есть могущественный механизм внедрения предметов потребления и социальных норм, ставших товаром. Но автомобиль может перестать подчиняться владельцу и свалиться в обрыв. Так и страх – производительная сила, утомившись сидением в реторте на фабрике искусственных социальных норм и поддельных эмоций, захотел «на волю». Любовь, построенная по преимуществу не на вожделении, а на сострадании, побеждает страх, поскольку в любви есть сила, более мощная, чем даже инстинкт самосохранения. Другое дело, что сострадательная любовь «плохо продаётся» на рынке эмоций (достаточно посмотреть статистику соцсетей и поисковых запросов: например, сколько за месяц было послано запросов о Ф.П. Гаазе с одной стороны, и пресловутом Дирлевангере – с другой). Но тут уж нужно выбирать, что важнее – сохранение общества или воплощение «идеалов постгуманизма». «Постгуманную Америку отделяют от Сербии миллионы световых лет», - так было сказано в 1999 году, когда бомбардировщики НАТО превращали в радиоактивную пыль роддома и школьные автобусы. В 2020 году быть жителем Белграда и даже Косовской Митровицы – более перспективно с точки зрения выживания, чем быть жителем Миннеаполиса или Лос-Анджелеса. «Совершенная любовь изгоняет страх».
А.П.
